Кто бы думал, что постановку «Гамлета» можно целиком построить на приеме, известном любому пользователю компьютера как copy/paste — эта элементарная операция проделана над переводом Бориса Пастернака не дважды и не трижды, а столько раз, чтобы у человека, знакомого с текстом, зарябило в глазах.

 

 

Режиссерская логика, надо думать, такова: что-то долго тут парни перетирают, а запустим-ка в эту сцену хоть Призрака побегать! Во-первых, зритель не соскучится, а во-вторых, ну как появится какой-нибудь добавочный смысл — пусть критики голову ломают, не даром хлеб жуют. Сказано — сделано: трагедия нарезана аккуратно и меленько, как салями.

 

 

Хотя, конечно, не без жертв. На кой нам сдался Горацио? Cut!

 

 

Порвалась связь времен? Так уж раздергаем и пьесу — других внятных объяснений монтажным фокусам в спектакле не сыскать: разложить бутусовскую нарезку можно хоть так, хоть эдак — и эта необязательность любых решений не дает толком оценить даже явные удачи. Такие, например, как сценография Александра Шишкина, создающая пластичное пространство, способное сужаться и расширяться, высвечивая разноцветные ниши, менять масштаб и перспективу, позволяя ритмично переходить с дальнего плана на крупный и наоборот почти с такой же легкостью, как в кино. Есть и просто выразительные детали: огромный вентилятор или неустойчивые проволочные стулья. А в самом начале спектакля поперек сцены натянуты струны с консервными банками, цепляясь за которые бредут, как полярники сквозь метель, артисты в овчинных тулупах — почти таких же, кстати, как в стылом, жутком «Гамлете» Эймунтаса Някрошюса. Плагиат? Да нет, цитата, самоубийственная просто потому, что мигом включает зрительскую память, непроизвольно провоцирует сравнение: постановка Някрошюса сбивала с ног в первой же сцене, не давала продохнуть, и всякая метафора, любой сценический жест били в ней в одну точку. А спектакль Бутусова рассыпчато и угодливо стелется под ноги многоуважаемой публике: ну поглядите, какие мы умницы, сколько всего напридумывали! А как умеем куролесить!

 

 

Трио Хабенский — Трухин — Пореченков — старая и верная команда Юрия Бутусова, игравшая в его петербургских спектаклях еще до громкой телевизионной славы, — весь вечер на арене. Они не только Клавдий, Гамлет и Полоний, но также участники «Пролога, Сцен вне разряда и Непредвиденных сочинений», как обозначен в программке затейливый постановочный винегрет. Их сценическое существование строится на бесконечных репризах, взаимных перемигиваниях и подначках, так что, в сущности, уже не очень важно, кто тут принц, а кто король: Гамлет (Трухин) и Клавдий (Хабенский) — как два брата-акробата, коверные, которым дозволено наперебой кудахтать, дергать друг друга за нос или пинать под зад; торт в лицо, впрочем, уже знак рефлексии и самокопания, Гамлет с размаху плюхает его в собственный нос.

 

 

Актеру Михаилу Трухину вообще можно посочувствовать: не зная толком, что делать со своим принцем Датским, он периодически силится дать Высоцкого, рвет и мечет, горько кривит рот и отчаянно подпускает в голос хрипотцы, но выглядит это не отсылкой к давнему спектаклю Таганки, а тщетными поисками хоть какой-нибудь опоры для роли.

 

 

В самый критический момент — на монологе «Быть или не быть?» — режиссер и художник милосердно подставляют Трухину стол: ворочая его так и сяк, волоча по сцене и громоздя на плечи, Гамлет иллюстрирует свои тяжкие раздумья.

 

 

Стол и дальше сгодится в хозяйстве: на изнанке его начертан крест, перед коим будет молиться Клавдий — Хабенский. А «Быть или не быть?» Трухин прочтет еще на бис — перед финальным боем с Лаэртом, в присутствии покойной Офелии, и эта полуобморочная сцена аукнется с другим эпизодом-сном — встречей Гамлета с Призраком отца (Сергей Сосновский), случившейся не в ночном карауле, а где-то на берегу, у щелястого остова не то лодки, не то гроба: привалившись к нему, принц смотрит, как отец бежит по кругу, размахивая белой рубахой, как воздушным змеем. Юрий Бутусов — настоящий профессионал и твердо знает, что балаган, к которому увлеченно тянут сюжет Пореченков с Хабенским, не худо бы уравновесить сантиментом. В лучших бутусовских спектаклях из этого нехитрого столкновения высекались иногда яркие лирические искры, но в премьере нет и этого.

 

 

Если чем и запомнится новый «Гамлет», то не изобретательностью решений, а редкой мелочностью задач. Натянули вроде струны через сцену, ну, думаешь, сейчас поди как лопнет! А вместо этого тебе — трень-брень.

 

 

16.12.2005

 

Источник: Ведомости №237 (1518)